Один из наиболее замечательных испанских лириков (1534-1597), основатель так называемой "Севильской школы". Его прозвали Божественным (El divino). Был священником; знал прекрасно латинский, греческий и еврейский языки. Наибольшую славу составили ему его канцоны и оды, из которых самые выдающиеся: "A la perdida del rey Don Sebastian", "A Don Juan de Austria" и "А l a victoria de Lepanto". Лопе де Вега считал его поэтический слог образцовым; Сервантес написал в честь его сонет; друг его Франческо Бачеко, живописец, издал после его смерти некоторые его произведения, с предисловием Риоха. До нас не дошли ни его большие поэмы, ни его "Versos Castillanos". Оконченная им в 1590 г. "История Испании", вероятно, затерялась, как и неизданные его "Эклоги". Из лирических его произведений, среди которых отличаются нежностью и красотой элегии, до нас дошел только сборник, напечатанный самим автором в 1619 г.; но в нем заключается далеко не все, написанное им.
- Как только белая фата легла...
- Севилья
- О солнце, искрометное огниво...
- Одними лишь рыданьями жива...
- Развалины старой Севильи
- Потоки слез моих уносит в море...
- По случаю победы при Лепанто
- В твоем скользящем зеркале, Нерей...
- Воинам, погибшим в Африке вместе с королем доном Себастьяном
- О поражении короля дона Себастьяна
======================================
Как только белая фата легла
на золотые волосы Авроры,
стал белым белый свет: белы просторы,
и солнце бело, и заря бела, -
как белый лук и белая стрела
в руках Амура; на расправу скорый,
он белым снегом застилает взоры,
сжигая в белом пламени дотла.
Увы, сковал ей сердце белый иней;
что ни придумывай, чего ни делай,
мой жар бессилен перед белизной.
Жизнь стала белой мертвенной пустыней,
где в блеске красоты обледенелой
всевластен холод и немыслим зной.
О город, чьи отвага, ум и честь –
испанского могущества основа,
царица океана мирового,
ты – лучшее, что у испанцев есть!
Разносится по всей Европе весть
о красоте земли твоей. Но слово
«земля» для края подойдет любого,
а ты… ты - небо, чьих чудес не счесть.
Не увидав, нельзя себе представить
таких богатств, такого изобилья,
а те, кто видел их, потрясены.
Ты целый мир соединить и сплавить
смогла в себе, и пусть ты часть страны,
ты стоишь всей Испании, Севилья!
О солнце, искрометное огниво,
воспламеняющее небеса,
скажи мне, где такая же краса,
как Светоч мой, сияет всем на диво?
О ветер, косы треплющий игриво,
ты, многие видавший чудеса,
ответь, какая женская коса
столь же светла, пушиста и красиво?
О полная созвездий вышина,
о лунный диск, найти ль в безбрежной шири
огни прекрасней этих двух огней?
О солнце, ветер, звезды и луна,
есть ли Светило холоднее в мире
и есть ли боль мучительней моей?
Одними лишь рыданьями жива
моя душа; из глаз струятся слезы;
так разрешаются дождями грозы,
и меркнут молнии, сверкнув едва.
Я ждал вознаграждения сперва
за скорбь мою – несбыточные грезы!
Я думал, мне судьба подарит розы,
а вырастала сорная трава.
И вот я плачу и, кляня невзгоды
надеюсь, что мое получит имя
из слез рождающаяся река, -
как вдруг огонь охватывает воды;
сгорая в нем, я муками своими
прославлен буду, пережив века.
Где возвышались арки и столпы –
теперь обломков громоздится груда…
Плачевный вывод следует отсюда:
как мы в своей кичливости глупы!
Урок наглядный для тупой толпы,
погрязшего в грехах простого люда!
Лишь я, безумец, ожидаю чуда,
вконец сбиваясь с правильной тропы…
Доверившись несбыточным надеждам,
я дом в песках выстраиваю зыбких,
хоть знаю сам: моя затея – бред.
Подобно всем упрямцам и невеждам,
я вижу совершенные ошибки,
но ошибаюсь вновь – себе во вред.
Потоки слез моих уносит в море
Гвадалквивир, светлейшая из рек,
и там кончается, закончив бег,
но нескончаемы печаль и горе;
и, в океанском разносясь просторе,
весть о несчастьях, памятных вовек,
придет в Исландию, где лед и снег,
и знойной Ливии достигнет вскоре;
индеец, первым встретивший рассвет
или последним видевший закат,
заплачет, о моей услышав муке.
Прожив так мало лет, так много бед
познал я, что сгорю, тоской объят
от одиночества и от разлуки.
Бог моря, в мутной стонущей пучине,
ветров и волн могучий властелин,
взгляни вокруг, поднявшись из глубин,
и ужаснись открывшейся картине.
Дым, пламя, кровь на пенистой равнине…
Стесняют христиане сарацин…
Из нехристей не в силах ни один
их грозной воспротивиться лавине.
Пусть празднуют, гремя, твои валы
триумф, каких не видели народы,
деяний доблестных желанный плод.
Достойны самой громкой похвалы
те, кто навек прославил эти воды:
Хуан Австрийский и испанский флот.
В твоем скользящем зеркале, Нерей,
я вижу образ моего Светила,
чьи красота, величие и сила
увенчаны сиянием лучей.
Снегов кристальней, пурпура алей,
исполнено оно такого пыла,
что даже влагу вмиг воспламенило,
свой отпечатав лик в волне твоей.
Я устремляюсь взором к небосводу,
приметив блеск пылающего круга
в дали, где синь твоя отражена,
и созерцаю вновь, взглянув на воду,
все тот же нимб, который друг у друга
оспаривают небо и волна.
ВОИНАМ, ПОГИБШИМ В АФРИКЕ ВМЕСТЕ С КОРОЛЕМ ДОНОМ СЕБАСТЬЯНОМ
Пролей, о Муза, слезы на могиле
бойцов, которых недруг вряд ли б смог
сломить в сраженье, если б злобный рок
их славе не завидовал и силе;
и чтоб стихи мои в себя вместили
всю скорбь людскую, траур этих строк
вплети, рыдая, в горестный венок
из гиацинтов, амарантов, лилий.
Пусть души тех, кто грозному врагу
сумел в неравной схватке дать отпор,
ликуют, воспарив к небесной тверди.
Вас, павших на ливийском берегу,
Отчизна будет чтить, наперекор
злорадному высокомерью Смерти.
О ПОРАЖЕНИИ КОРОЛЯ ДОНА СЕБАСТЬЯНА (песнь)
Пусть неутешный плач и горький стон
оденут скорбью эту песнь мою
о роковой для лузитан године,
когда они безжалостный урон
в кровопролитном понесли бою,
и честь, и славу потеряв отныне
из-за своей гордыни;
пусть разнесется грустный сей рассказ
о жизни их, оборванной жестоко,
от Африки, где высится Атлас,
до моря Красного и до Востока,
где подняты в просторах диких стран
победные знамена христиан.
Безумны те, чьей спеси нет границ,
кто возомнил себя сильнее всех
и гонит прочь сомненья и тревогу!
Со множеством коней и колесниц,
поверив в неминуемый успех,
они, не обращая взоры к Богу,
пускаются в дорогу;
хотят в песках ливийских поделить
богатую добычу после битвы,
забыв об этом Бога помолить, -
и, не дождавшись пламенной молитвы,
Господь лишает помощи своей
бойцов, их колесницы и коней.
И вот ужасный наступает день –
день испытаний тяжких, столько зла
принесший королевству. В час рассвета
на небо черная упала тень
и солнце пеленой заволокла.
Рыдал народ, предчувствуя, что это –
вернейшая примета
грядущих бедствий. Бог, с высот узрев,
в каких грехах страна погрязла мерзких,
обрушил на нее свой правый гнев,
к оружию призвав ливийцев дерзких.
Не ради злата в бой спешит их рать,
а чтоб за спесь пришельцев покарать.
Неверные бросаются вперед,
сверкающие выхватив клинки
и, одержимы злобой, жаждут мести.
Несчастных христиан погибель ждет
от беспощадной варварской руки –
лишая жизни их, а с жизнью вместе
достоинства и чести,
враг наступает. В панике войска,
сметенные безудержной лавиной;
кровь хлынула рекой среди песка,
взметнулись горы трупов над равниной –
кто падает, кто в ужасе дрожит,
кто, потеряв рассудок, прочь бежит.
Они ли это – те, кем покорен
был целый мир, кому неведом страх,
чья слава рождена на поле брани,
кто столько диких усмирил племен
и царств могучих обратил во прах,
кто сеял смерть в Индийском океане,
от чьей могучей длани
воинственные гибли города?
Где их отвага? Отчего так скоро
они расстались с честью навсегда,
до столь великого дойдя позора,
что их тела в земле чужой страны
по-христиански не погребены?
Не так ли возносил свою главу
над купами других деревьев кедр,
в горах Ливана издавна растущий?
Он множил пышную свою листву,
вбирая сок живительный из недр,
и зелень, что ни день, была все гуще
в его роскошной куще.
Под кроной укрывался зверь лесной,
в ветвях гнездо свивала птица Божья,
к нему спешили люди, чтобы в зной
найти прохладу у его подножья.
Вовек не вырастало из земли
деревьев, что сравниться с ним могли.
Увы, чудесный кедр перебороть
в себе высокомерия не смог
и, красотой своей гордясь по праву,
стал чваниться; узнав о том, Господь
под самый корень ствол его подсек,
и враг над павшим совершил расправу,
потешившись на славу.
И вот, без веток, листьев и коры,
под грудой камня он лежит разбитый,
забыт людьми, от ливня и жары
в его сени искавшими защиты;
лишь зверь и птица по сукам снуют,
стремясь в обломках отыскать приют.
Но, Ливия, труслива и подла,
ты рано празднуешь злорадный пир,
взирая, как в песках сухих и знойных
простерты павших лузитан тела;
случаен твой успех, не числит мир
среди триумфов, памяти достойных,
побед в подобных войнах.
И если совершенное тобой
на месть испанцев доблестных подвигнет,
то, копья взяв, они поскачут в бой,
и смерть тебя ужасная постигнет;
впитает кровь прибрежная волна,
свой долг от Луко получив сполна.
