Выдающийся испанский поэт. Происходил из старинного дворянского рода. Изучал право и теологию в Саламанском университете. Крупнейший представитель испанского поэтического барокко. Барочная поэзия Гонгоры положила начало "гонгоризму", т.е. "темному стилю", в котором содержание зашифровано с помощью неологизмов, неожиданных метафор. Целое поколение поэтов ХХ века (Ф.Гарсия Лорка, П.Салинас,
Р.Альберти, Х.Диего) объявило Гонгору своим учителем.
- Посвящение Кордове
- В жизни страшней не видел я картины...
- Ныне, пока волос твоих волна...
- Выстроенный искусно зодчим мудрым...
- Пусть твоего не омрачит чела...
- Шел, забредая в глушь за шагом шаг...
- Нимфа, решив венком украсить лоб...
- Как загоревшийся в рассветной рани...
- Даже когда приковывает судно...
- Выйди, о Солнце, вспыхни, расчерти(эксперимент)...
- Взойди, о Солнце, вспыхни, расчерти(традиц)...
- Радости свет застлавшая беда!...
- Неодолимый чувствуя испуг...
- Вслед за Авророй алой, золотой...
- О, благородных струй покой и нега...
- Был бы я обут, одет...
- Я пал к рукам хрустальным; я склонился...
- Доверив кудри ветру, у ствола...
- Белейший мрамор Пароса, блестящий...
- Почитателям Лопе де Веги
- Я выпил из твоих хрустальных рук...
- Сеньора тетя! Мы стоим на страже...
- Желая жажду утолить, едок...
- Зовущих уст, которых слаще нет...
- Откуда эти образины тут?...
- Вы, о деревья, что над Фаэтоном...
- Даме с ослепительно белой кожей, одетой в зеленое
- Кость Ганга, мрамор Пароса, блестящий...
- В озерах, в небе и в ущельях гор...
===========================================
Публикуемые переводы выполнены с использованием экспериментальной метрической техники. Некий гибрид испанской силлабики и русской силлабо-тоники. Читать лучше вслух.
Стены, врагам дающие отпор,
башни - твердыни чести и отваги!
Царь андалузских рек, в потоках влаги
чистым песком усеявший простор!
Небо равнину, солнце гребни гор
пестуют, о твоем заботясь благе,
город, свершеньями пера и шпаги
славу себе стяжавший с давних пор!
Если тебя забуду - здесь, где воды
катят Хениль и Дарро - небеса
пусть меня покарают за измену,
скрыв от печальных глаз моих на годы
горы, равнины, реку, башни, стену -
город родной, Испании краса!
В жизни страшней не видел я картины:
вихрь налетел, разверзся небосвод,
рухнули башни под напором вод,
выплюнула земля свои глубины;
сваи мостов, как тонкие лучины,
переломились вмиг; безумен тот,
кто пересечь решил бы вплавь ли, вброд
вздыбившиеся волнами стремнины!
Кто на сосну взбирался, кто на бук,
пережидая паводок высокий;
трупы людей, развалины лачуг,
мертвых коров, собак несли потоки.
Горестный вид! Но всех, Селальба, мук
много ужасней мой удел жестокий.
Ныне, пока волос твоих волна
блещет, как золото, лелея блики,
ныне, пока твой образ ясноликий
ярче, чем белых лилий белизна,
шея же так сиятельно стройна,
что перед ней хрусталь - обломок дикий,
и грациозность утренней гвоздики
прелестью губ твоих превзойдена,
дай испытать хоть миг блаженства малый
локонам, шее, лбу, глазам своим,
прежде чем все, что облик твой равняло
с искрой хрустальной, с блеском золотым,
с лилией белой и с гвоздикой алой,
будет земля и прах, зола и дым.
Выстроенный искусно зодчим мудрым,
славится сей божественный собор
прочностью алебастровых опор,
гладкостью стен, покрытых перламутром;
окна его светлы, как небо утром;
вычертила на витражах узор
зелень смарагда; дверь прельщает взор
красным кораллом; кровлям златокудрым
солнце, когда оно обходит мир,
дарит свое сиянье, над витыми
линиями орнаментов горя.
Так снизойди же, сладостный кумир,
к просьбам того, кто, чтя твои святыни,
гимны тебе поет у алтаря!
Пусть твоего не омрачит чела
скорбная мысль о кончившемся крахом
дерзком полете юноши, чьим прахом
бездна морей прославлена была!
Ветру подставив нежные крыла,
ты воспаришь над леденящим страхом
темных глубин, поднявшись, взмах за взмахом,
к сферам, огнем сжигаемым дотла.
В знойном сиянье золотого шара,
там, где царь птиц вперяет в пламя взор,
плавится воск от солнечного жара.
Море - твой гроб - и цепь прибрежных гор
примут, почтя, что нет ценнее дара,
имя твое, нетленное с тех пор.
О БОЛЬНОМ ПУТНИКЕ, КОТОРЫЙ НАШЕЛ СВОЮ ЛЮБОВЬ ТАМ, ГДЕ ЕМУ БЫЛ ПРЕДОСТАВЛЕН ПРИЮТ
Шел, забредая в глушь за шагом шаг,
странник, усталый и больной, в тревоге
тщетно зовя людей, прося подмоги:
был безответен зов, безлюден мрак.
Вдруг вдалеке он слышит лай собак;
вскоре из тьмы встает шалаш убогий -
бедный скиталец, не найдя дороги,
все же нашел приветливый очаг.
Утром, увидев в хижине пастушьей
деву в плаще из меха горностая,
гость испытает страсти сладкий гнет.
Жизнью оплатит он ее радушье;
лучше б уж мучился, в горах плутая,
путник, что от любви, как я, умрет!
Нимфа, решив венком украсить лоб,
в сумерках на лугу цветы срывала;
сколько стеблей рука ее ломала,
столько же вырастало из-под стоп.
Ветер, прильнув к ее кудрям, разгреб
(словно неся над рощей опахало
в час, когда луч зари забрезжил ало)
локонов нежных золотистый сноп.
Но, осенив главу прелестной деве,
вспыхнул венок редчайшей красоты,
золото отграничивший от снега.
Пусть в нем горят не звезды, а цветы,
ярче, клянусь, он, чем у той, что, девять
воспламенив огней, взирает с неба.
Как загоревшийся в рассветной рани
бисер на свежем розовом цветке
или узор искусный на куске
шитой жемчужинами алой ткани -
так на щеках пастушки, что румяней
крови, разлитой в белом молоке,
слезы зажглись, когда она в тоске
горестных не смогла сдержать рыданий.
Вздох ее каждый нежен и горяч:
милая размягчить способна, плача,
даже холодный каменный утес.
Если скалу растрогать может плач,
то мое сердце слабое тем паче
тает, как воск, от вздохов и от слез.
Даже когда приковывает судно
цепь золотая к тверди горных гряд,
а впереди простор ласкает взгляд
гладью смиренной и покоем чудным,
или (чтоб я поверил безрассудно)
нежные ветры парус окрылят
и небеса благие мне сулят
близкий причал - конец дорогам трудным,
видя не раз, как в россыпях песка
непогребенные белеют кости
тех, кто скитался по морям Амура,
этим волнам не верю я, пока
не укротят их ярости и злости
песнь Ариона, мудрость Палинура.
Выйди, о Солнце, вспыхни, расчерти
пестрым узором вздыбленную гору,
в небе сменяя белую Аврору,
шествуй по алому ее пути;
верное нраву своему, впусти
в утренний мир Фавония и Флору,
радостные лучи даря простору,
зыбь серебри и ниву золоти;
чтоб, если Флерида придет, цветами
дол разукрашен был, но если зря
жду я, и не придет она, то пламя
не расточай, в вершинах гор горя,
вслед за Авророй не спеши, лучами
луг золотя и воды серебря.
Взойди, о Солнце, вспыхни, расчерти
Узором пестрым вздыбленную гору,
Сменяя в небе белую Аврору,
Спеши по алому ее пути;
Своей привычке верное, впусти
В рассветный мир Фавония и Флору,
Веселые лучи даря простору,
Зыбь серебри и ниву золоти;
Чтоб, если Флерида придет, цветами
Был разукрашен дол, но если зря
Я жду, и не придет она, то пламя
Не расточай, в вершинах гор горя,
Вслед за Авророй не спеши, лучами
Луг золотя и воды серебря.
Радости свет застлавшая беда!
Фурия, страсть обрекшая на пытки!
Аспид, в цветах укрывшийся, в попытке
жертву настичь, забредшую туда!
Гибельная отрава, без следа
в радужном растворенная напитке!
Меч, надо мной подвешенный на нитке!
Нежных порывов жесткая узда!
Злобный палач, любовь зажавший в петле -
ревность, исчадье тьмы, вернись во мрак,
корчься в геенне, плача и скорбя!..
Но, пожирая самое себя,
ты вырастаешь с каждым часом так,
что не уместишься и в адском пекле.
Неодолимый чувствуя испуг,
как мореход, влекомый ветром к скалам;
к воле стремясь, подобно птахам малым,
пойманным сетью, губящей пичуг;
плача, как нимфа, что, увидев вдруг
в пышной траве гадюку с хищным жалом,
страхом охваченная небывалым,
в горе цветущий покидает луг,
я, о любовь, бегу от злого нрава
той, чьи прекрасные глаза и косы
сердце мое уже не тронут впредь.
Пусть остается с ней, что ей по праву
принадлежит: коварные утесы,
бархатный луг и золотая сеть.
Вслед за Авророй алой, золотой
солнечный лик, пройдя врата Востока,
поднял короной пламенной в высоком
небе ее венок, из роз витой.
Птицы, заголосив наперебой,
встретили свет, струящийся потоком,
кто - веселясь, кто - с горестным упреком,
в чистом просторе, в зелени густой.
Но, в этот миг явившись, Леонора,
силу даря ветрам и душу скалам,
песнь завела, и перестал мой слух
птицам внимать, затмилась мглой Аврора -
или вокруг природа мертвой стала,
или же я, прельщенный, слеп и глух.
О, благородных струй покой и нега,
блеск серебра меж мягких трав на дне,
речка, ласкающая в тишине
слух мой дыханьем медленного бега!
Гладь, на которую взирает с брега
та, кто велит пылать и стынуть мне,
где сам Амур рисует на волне
лик ее красками огня и снега!
Вырваться не пытайся из узды:
пусть не взмутится тихий ток воды,
струи не вспенятся, не сотрясутся –
чтоб красоту такую не увлек
в сумрачные пучины грозный бог,
хвастаясь мощью своего трезубца.
Был бы я обут, одет -
До других мне дела нет.
Поболтать иные рады
Про монархов, их свершенья
И систему управленья,
Ну а мне немного надо:
Утром - водки с оранжадом,
Хлеба с маслом - на обед,
До других мне дела нет.
Принцу в вечном страхе смерти
Яства лучшие не сладки
Даже в золотой облатке,
Я же насажу на вертел
Колбасу - и сыт, поверьте,
И живу себе без бед -
До других мне дела нет.
Пусть январь несет туманы,
Пусть в горах зима в разгаре -
Слушать бы, на углях жаря
Желуди или каштаны,
Сказки про чужие страны.
Про царей минувших лет -
До других мне дела нет.
Пусть купец иные земли
Ищет - я ищу ракушки
На песке возле речушки,
Песням Филомены внемля
В роще, что спокойнЬ дремлет,
Мне не нужен Новый Свет,
До других мне дела нет.
На валы, что бушевали
В ночь, когда, тоской томимый,
Плыл Леандр к своей любимой,
Я бы променял едва ли
Струи вин в моем подвале,
Терпкий вкус их, яркий цвет -
До других мне дела нет.
Пусть Амур в ожесточенье
Вместо спальни шлет Пираму
Меч, пронзив его и даму:
Зуб - мой меч, а увлеченье
У меня одно - печенье,
Я смеюсь влюбленным вслед,
До других мне дела нет.
Я пал к рукам хрустальным; я склонился
к ее лилейной шее; я прирос
губами к золоту ее волос,
чей блеск на приисках любви родился;
я слышал: в жемчугах ручей струился
и мне признанья сладостные нес;
я обрывал бутоны алых роз
с прекрасных уст и терний не страшился, -
когда, завистливое солнце, ты,
кладя конец любви моей и счастью.
разящим светом ранило мне взор;
за сыном вслед пусть небо с высоты
тебя низринет, если прежней властью
оно располагает до сих пор!
Доверив кудри ветру, у ствола
густого лавра Филис в дреме сладкой
на миг забылась; золотистой складкой
волна волос ей плечи оплела;
и алая гвоздика расцвела
в устах, сомкнутых тишиною краткой,
чьей прелести решил вкусить украдкой
сатир, обвивший плющ вокруг чела;
но не успел – нежданно появилась
пчела, и в нежный пурпурный цветок
пронзительное жало погрузилось;
был посрамлен бесстыдный полубог:
прекрасная пастушка пробудилась,
и он настичь ее уже не смог.
Белейший мрамор Пароса, блестящий
эбен, сапфир, чья родина – Восток,
янтарь, впитавший солнечный поток,
кость гангских чащ, хрусталь, лучи струящий,
серебряную скань, рубин горящий,
мельчайший бисер, золотой песок,
рукою несравненной если б смог
ваятель, в благодатный век творящий,
слить воедино и притом достиг
неслыханных удач в своем дерзанье,
то разве б он сумел их сплавить так,
чтоб, как под солнцем воск, не сникло вмиг
под взглядом глаз твоих его созданье,
о Клори дивная, мой сладкий враг?
Эй, утки луж кастильских, коих дух
зловонен, птичник Лопе, чьи угодья
вовеки не страдали от бесплодья –
там в изобилии растет… лопух, -
вы, кряканьем терзающие слух,
язык попрали древний: нет отродья
подлей – кто вырос в жиже мелководья,
к искусству греков, к знанью римлян глух!
Вы чтите жалких лебедей, без нужды
предсмертным криком будящих пруды.
А лебеди высокого полета,
посланцы Аганипы – те вам чужды?
Вам мудрость их претит? Так прочь в болота!
Не загрязняйте перьями пруды!
Я выпил из твоих хрустальных рук
Амура сладкий яд – глоток нектара,
что сердце мне сжигает, и пожара
смирить не в силах даже лед разлук.
Как золотой гарпун, которым вдруг
жестокий мальчик грудь пронзил мне яро, -
твой светлый взгляд, и рана от удара,
чем дальше я, приносит больше мук.
Здесь, Клаудия, в изгнанье, в ссылке дальной,
я потерял дорогу среди мглы,
и ныне слезы – мой удел печальный.
Любовью я закован в кандалы.
Когда ж развяжешь ты рукой хрустальной,
мой серафим, железные узлы?
Сеньора тетя! Мы стоим на страже
в Маморе. К счастью, я покуда цел.
Вчера, в тумане, видел сквозь прицел
рать мавров. Бьются против силы вражьей
кастильцы, андалузцы. Их плюмажи
дрожат вокруг. Они ведут обстрел -
затычками из фляжек. Каждый смел –
пьют залпом, не закусывая даже.
Один герой в бою кровавом слег –
и богатырским сном уснул. Бессменно
другой всю ночь точил кинжал и пику –
Чтобы разделать утренний паек.
А что до крепости, она отменна –
у здешних вин. Мамора. Хуанико.
Желая жажду утолить, едок
разбил кувшин, поторопясь немножко;
сменил коня на клячу-хромоножку
среди пути измученный ездок;
идальго, в муках натянув сапог,
схватил другой – и оторвал застежку;
в расчетах хитроумных дав оплошку,
снес короля и взял вальта игрок;
кто прогорел, красотку ублажая;
кто сник у генуэзца в кабале;
кто мерзнет без одежды в дождь и мрак;
кто взял слугу – обжору и лентяя…
Не перечесть несчастных на земле!
Но всех несчастней – заключивший брак.
Зовущих уст, которых слаще нет,
их влаги, обрамленной жемчугами,
пьянящей, как нектар, что за пирами
Юпитеру подносит Ганимед,
страшитесь, если мил вам белый свет:
точно змея меж яркими цветами,
таится между алыми губами
любовь, виновница ужасных бед.
Огонь пурпурных роз, благоуханье
их бисерной росы, что будто пала
с сосков самой Авроры – все обман;
не розы это – яблоки Тантала,
они нам дарят, распалив желанье,
лишь горький яд, лишь тягостный дурман.
Откуда эти образины тут?
Толу, Пуэрто-Рико, глушь Бухии
светлейшей и прекраснейшей Марии
прислали двух кривляк, что здесь живут?
Прочь жалюзи! Пусть окна отопрут!
Дивись, Куэнка – мерзости такие
нечасто встретишь – как мартышки злые
то рожу скорчат, то хвостом вильнут!
Я вам пришлю, сеньора, попугая
(подарок мой вполне подходит дому,
где в грош не ставят просьбы знатных дам);
пусть попугай вас учит, повторяя:
в Куэнку ездить можно лишь слепому –
лишь он уродства не приметит там.
Вы, о деревья, что над Фаэтоном
еще при жизни столько слез пролив,
теперь, как ветви пальм или олив,
ложитесь на чело венком зеленым, -
пусть в жаркий день к тенистым вашим кронам
льнут нимфы любострастные, забыв
прохладный дол, где, прячась под обрыв,
бьет ключ и шелестит трава по склонам,
пусть вам целует (зною вопреки)
стволы (тела девические прежде)
теченье этой вспененной реки;
оплачьте же (лишь вам дано судьбой
лить слезы о несбыточной надежде)
мою любовь, порыв безумный мой.
ДАМЕ С ОСЛЕПИТЕЛЬНО БЕЛОЙ КОЖЕЙ, ОДЕТОЙ В ЗЕЛЕНОЕ
Ни белый лебедь, в кружевные всплески
одевший гладь озерного стекла
и влагу отряхающий с крыла
под золотистым солнцем в перелеске,
ни снег, соткавший в миртах арабески,
ни лилия, среди листвы светла,
ни сливки на траве, ни зеркала
алмазных граней в изумрудном блеске
не могут состязаться в белизне
с белейшей Ледой, что, зеленой тканью
окутав дивный стан, явилась мне;
смирило мой огонь ее дыханье,
а красота умножила вдвойне
зеленый глянец рощ и рек сиянье.
Кость Ганга, мрамор Пароса, блестящий
эбен и золотую филигрань,
сапфир, с Востока привезенный в дань,
мельчайший бисер и рубин горящий,
диковинный янтарь, хрусталь слепящий
и тонкую серебряную скань
если бы взял в божественную длань
ваятель, в благодатный век творящий,
и, воедино сплавив их, достиг
неслыханных красот в своем дерзанье,
то разве б он сумел их сплавить так,
чтоб, как под солнцем воск, не сникло вмиг
под взглядом глаз твоих его созданье,
о Клори дивная, мой сладкий враг?
В озерах, в небе и в ущельях гор
зверь, рыба или птица — тварь любая,
заслышав плач мой, внемлет, сострадая,
беде, меня томящей с давних пор,
и даже если горе и укор
вверяю я ветрам, когда сухая
жара придет, всю живность увлекая
в тень рощ, в глубины рек, в прохладу нор,
то всякий зверь, в окрестности живущий,
бредет за мной, дыханье затая,
оставив лоно вод, луга и кущи,
как будто эти слезы лил не я,
а сам Орфей — настолько всемогущи
его печаль и нега, боль моя.
