Поэт, воин, дипломат. Происходил из знатнейшего испанского рода. Получил превосходное образование. Участвовал во многих военных экспедициях и сражениях; погиб от ран, полученных в Провансе. Поэтическое наследие Гарсиласо де ла Вега опубликовано посмертно, в 1543 году. Вместе с Хуаном Босканом поэт начинал реформу испанской поэзии. Всего Гарсиласо де ла Вега создал 38 сонетов,
большая часть которых посвящена его любви к Изабель Фрейре, фрейлине Марии Габсбургской.
- Моря и земли от родного края...
- Злосчастный рок! Твой гнев неукротим...
- Я в вашей власти; надо мною сжалось...
- Порой надежда вновь среди невзгод...
- О ласковые локоны любимой...
- Пока лишь розы в вешнем их наряде...
- Я словно воск под солнцем ваших глаз...
- О нимфы златокудрые, в ущелье...
- О ревность, сердце сжавшая в осаде...
- Такой объята грудь тоской и смутой...
- По милости небес освобожденный...
- О, если есть у слез такая власть...
- Я плачу и скорблю; не оттого ли...
- Обрушилась последняя опора...
- Моя щека окроплена слезой...
==================================
Моря и земли от родного края
отрезали меня, и милый дом
день ото дня все дальше, и кругом
чужие племена и речь чужая.
Ищу лекарства от разлуки, зная,
что нет пути назад, и об одном
молю судьбу – уснуть бы вечным сном,
чтоб отлегла от сердца мука злая.
Лишь видя вас, надеясь видеть вас,
я б излечился от тоски, поверьте,
но и надежды я лишен давно.
Я утолить печаль хотел не раз
и понял – исцеленье только в смерти,
но даже умереть мне не дано.
Злосчастный рок! Твой гнев неукротим,
палач любви, меня обрекший карам!
Погибло древо под твоим ударом,
его плоды развеяны, как дым.
Мечта и страсть – под камнем гробовым,
цветенье жизни – на погосте старом.
Все, что любил я с безрассудством, с жаром –
холодный прах, глухой к мольбам моим.
Те слезы, что я лью на холм могильный,
зачем тебе, ушедшей без возврата?
Но знай: я обречен рыдать, скорбя,
пока не затворит мне мрак всесильный
глаза, что видели тебя когда-то,
чтоб мог я вечно созерцать тебя.
Я в вашей власти; надо мною сжалось
кольцо жестоких помыслов и дел –
и вы хотите, чтобы я не смел
выпрашивать в предсмертных муках жалость?
Неслыханно, чтоб шпага погружалась
в грудь пленника – но вот он, мой удел!
Когда б спастись я чудом не сумел,
на чем бы жизнь бы жизнь моя еще держалась?
Я плачу; слезы – словно семена,
в пустыне брошенные без разбора;
сухая почва горький плод родит.
Я все несчастья исчерпал до дна;
довольно мстить мне, помните, сеньора,
за смерть мою вам небо отомстит!
Порой надежда вновь среди невзгод
встает передо мною в прежнем блеске.
Увы, недолговечны эти всплески,
но вечно бремя тягот и забот.
Хоть нелегко осилить поворот
от счастья к мукам, столь крутой и резкий,
предвидит сердце в грохоте и треске
идущих гроз лазурный небосвод.
Я ринусь в бой, превозмогая горе
и горы смело преодолевая,
сколь ни были они бы высоки.
Сквозь все преграды я приду к вам вскоре
как дух бесплотный или плоть живая,
запретам, тюрьмам, смерти вопреки.
О ласковые локоны любимой,
бесценный талисман минувших дней,
вы – в заговоре с памятью моей,
и гибель – мой удел неотвратимый!
Вы вновь воссоздаете образ зримый
той, что и ныне мне всего милей;
покой и радость скрылись вместе с ней,
и я мечусь в тоске неутолимой.
Что ж, если вам похитить суждено
мое блаженство, жалости не зная,
возьмите же и горе заодно!
Затем ли мне дана любовь былая,
затем ли счастье краткое дано,
чтоб умер я, о прошлом вспоминая?
Пока лишь розы в вешнем их наряде
тягаться могут с цветом ваших щек,
пока огонь, что сердце мне зажег,
пылает в горделивом вашем взгляде,
пока густых волос витые пряди
просыпаны, как золотой песок,
на плавность ваших плеч, и ветерок
расплескивает их, любовно гладя, –
вкушайте сладость спелого плода:
уйдет весна, и ярость непогоды
на золото вершин обрушит снег,
цветенье роз иссушат холода,
изменят все стремительные годы –
уж так заведено из века в век.
Я словно воск под солнцем ваших глаз,
расплавленный их пламенем и жаром;
не покориться может вашим чарам
лишь тот, в ком разум навсегда угас.
И все ж, не убедись я столько раз,
что это – явь, я счел бы, что недаром,
подвержен наважденьям и кошмарам,
боюсь я помешаться из-за вас.
Ведь если вдалеке от вас мгновенно
я вспыхиваю, вашим знойным взглядом
сраженный насмерть, отчего ж тогда,
когда оказываюсь с вами рядом,
я цепенею так, что стынут вены
и кровь смерзается под коркой льда?
О нимфы златокудрые, в ущелье
с хрустальной колоннадой в глубине,
среди блестящих глыб, на мягком дне,
что служит вам и домом и постелью,
живущие в довольстве и веселье –
кто крутит пряжу на веретене,
кто шепчется с подружкой в стороне,
кто замечтался, сев за рукоделье –
когда в слезах я вдоль реки бреду,
дела свои прервите на мгновенье
и оглянитесь на мою беду,
не то, не в силах выплакать мученье,
я, превратясь во влагу, здесь найду
навеки и покой и утешенье.
О ревность, сердце сжавшая в осаде,
приникшая в рассудок, в глубину
моей души, ты день и ночь войну
ведешь, не помышляя о пощаде!
Что ж, я сдаюсь, да и чего же ради
сопротивляться дальше я рискну?
Как ни воюй, окажешься в плену,
свое упрямство проклял я в досаде.
Гоним тобой, бреду я снова здесь,
где прежде брел, не размыкая глаз,
чтобы от страха смерти заслониться.
Я бросил щит, настал последний час -
убей меня теперь и труп повесь
к себе на боевую колесницу.
Такой объята грудь тоской и смутой,
что, видно, в сердце у меня беда
решила поселиться навсегда,
другого не найдя себе приюта.
Несчастье, гибель шлющее кому-то,
для худших мук продлило мне года;
былых утех не сыщешь и следа,
но нет скончанья этой пытке лютой.
Знать суждено, чтоб скорбь я в сердце нес
вовеки: смерть спасает от мученья
лишь тех, кто жив, – меня же нет в живых.
В страданьях бесконечных, кроме слез,
мне не дано иного облегченья -
столь тяжко бремя горестей моих.
По милости небес освобожденный
от тяжести любовного ярма,
я с любопытством с высоты холма
на океан взираю разъяренный,
в котором терпит бедствие влюбленный,
глухой к подсказке трезвого ума –
хоть жизнь его на волоске, но тьма
рассудок застилает воспаленный.
Я рад, когда других сечет недуг,
и вовсе я не злобой ослеплен:
ведь каждый выздоровевший доволен
выздоровленьем, но ликует он
не потому, что все больны вокруг,
а потому, что сам уже не болен.
О, если есть у слез такая власть,
что вспененные струи им покорны,
что с мест сошли дубы в ущельях черных,
чтоб к плачущему листьями припасть,
и может тронуть искренняя страсть
и злых зверей, и камни высей горных,
и тот, чьи просьбы были так упорны,
сумел живым в загробный мир попасть –
то отчего, скажи, в такой же мере,
тебя не трогают мои рыданья
и ты не снизойдешь к моей мольбе?
Ведь большего достоин состраданья
я, льющий слезы о самом себе,
чем он, скорбевший о своей потере?
Я плачу и скорблю; не оттого ли
тоска еще сильней мне гложет грудь,
что до сих пор я не могу дерзнуть
открыться вам: причина этой боли
лишь вы одна, и не по доброй воле
за вами вслед прошел я трудный путь,
лишь из-за вас обратно повернуть
я не сумел, покорный горькой доле;
взойти на высочайшую из круч
задумал я, но знаю – было много
тех, кто погиб, не кончив восхожденья,
и, что всего страшней, затмился луч
надежды, озарявшей мне дорогу
сквозь мрак и холод вашего забвенья.
Обрушилась последняя опора
мою судьбу державшая, и вдруг
удача ускользнула между рук,
чарующий мираж уплыл от взора.
Мне снилось столько небылиц и вздора,
когда в мечтах я коротал досуг!
Пустые грезы тысячами мук
наказаны безжалостно и скоро.
Я бы смирился с горем без труда,
но страсть меня с такой терзает силой,
что, кажется, я сворочу и горы,
чтобы увидеть снова образ милый,
чтоб снова повстречаться с той, с которой
я б лучше не встречался никогда .
Моя щека окроплена слезой,
Стенанья рвутся из груди всечасно;
Но тяжелей всего, что я, несчастный,
Сказать не смею: "Вы тому виной!"
Влекусь за Вами узкою стезей -
Валюсь без сил, хочу бежать - напрасно:
Я цепенею, вспомнив, как прекрасно
Виденье, покидаемое мной.
Когда ж дерзну карабкаться к вершине,
Сорвавшихся мерещатся мне тени -
И ужаса крови не превозмочь,
И в довершенье я лишен отныне
Надежды освещавшей мне ступени
В глухую, как твое забвенье, ночь.
